Неточные совпадения
Ротмистр снял очки, обнажив мутно-серые, влажные глаза в опухших веках без ресниц, чернобородое лицо его расширилось улыбкой; он осторожно прижимал к глазам платок и говорил, разминая слова
языком, не торопясь...
Однажды, когда он спал после обеда в кухне на полатях, ему накрасили лицо фуксином, и долго он ходил смешной, страшный: из
серой бороды тускло смотрят два круглых пятна очков, и уныло опускается длинный багровый нос, похожий на
язык.
Закрыв глаза, я вижу, как из жерла каменки, с ее
серых булыжников густым потоком льются мохнатые пестрые твари, наполняют маленькую баню, дуют на свечу, высовывают озорниковато розовые
языки. Это тоже смешно, но и жутко. Бабушка, качая головою, молчит минуту и вдруг снова точно вспыхнет вся.
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел в сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все не сводил с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за гор показался
серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским
языком...
Вдруг слышу ее голос и вижу: сидя на тропе, она спокойно срезает корни грибов, а около нее, вывесив
язык, стоит
серая, поджарая собака.
Серые страницы толстой книги спокойно, тягучим слогом рассказывали о событиях, а людей в книге не чувствовалось, не слышно было человечьей речи, не видно лиц и глаз, лишь изредка звучала тихонько жалоба умерших, но она не трогала сердца, охлаждённая сухим
языком книги.
Раиса медленно отодвинулась в сторону, Евсей видел маленькое, сухое тело хозяина, его живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на
сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно хватая воздух, и облизывал тонким
языком, обнажая чёрную яму рта. Лоб и щёки, влажные от пота, блестели, маленькие глаза теперь казались большими, глубокими и неотрывно следили за Раисой.
Утром Раиса, полуодетая, с измятым лицом и тусклыми глазами, молча поила кофе. В её комнате кашлял и харкал Доримедонт, теперь его тупой голос стал звучать ещё более громко и властно, чем прежде. В обед и за ужином он звучно чавкал, облизывал губы, далеко высовывая большой, толстый
язык, мычал, жадно рассматривая пищу перед тем, как начать есть её. Его красные, прыщеватые щёки лоснились,
серые глазки ползали по лицу Евсея, точно два холодных жучка, и неприятно щекотали кожу.
Телятев. Стал расплачиваться за вино, вынул бумажник вот какой (показывает руками), пол-аршина наверное. Чего там нет! Акции всякие, счеты на разных
языках, засаленные письма на
серой бумаге, писанные мужицким почерком.
Рубцов изумился до немоты, потом
посерел от злости и стал дико ругаться, но Яков торжественным
языком цитат из Библии обезоружил его, заставил умолкнуть и вдумчиво съежиться.
— Не бойтесь, не бойтесь, — говорил тот ломаным английским
языком, — не затягивайте мундштука, лучше бросьте совсем поводья. Лошадь не первый раз ходит в горы, — добавил проводник, любовно трепля по шее своего хорошенького
серого коника.
За ним, высунув свой длинный,
серый от пыли
язык, бежит большая дворняга, худая, как собачий скелет, с всклокоченной шерстью.
Увы! Иногда и я чувствую себя в смешном положении бегущего кота. Подобно котенку, в свое время я имел честь учиться у дядюшки латинскому
языку. Теперь, когда мне приходится видеть какое-нибудь произведение классической древности, то вместо того, чтоб жадно восторгаться, я начинаю вспоминать ut consecutivum, неправильные глаголы, желто-серое лицо дядюшки, ablativus absolutus… бледнею, волосы мои становятся дыбом, и, подобно коту, я ударяюсь в постыдное бегство.
Они помолчали. Слышно было только похрапывание одной лошади,
серой в яблоках, норовившей достать
языком свою товарку, бурую… Лошади были в дружбе, хотя и стояли на разных дворах.
Длинная борода у него делилась надвое, представляя из себя два
языка; широкий
серый зипун, сзади весь в сборах, спереди в двух местах застегнутый дутыми медными пуговицами, едва покрывал колена.
Вот солдаты обступили китайцев, продающих всякую снедь, а также солдатские
серые рубахи, и Бог весть, на каком
языке ведут с ним оживлённые разговоры.
По одну сторону зерцала поставили Мариулу, по другую —
Языка; ее, красивую, опрятную, в шелковом наряде, по коему рассыпались золотые звезды (мать княжны Лелемико унизилась бы в собственных глазах, если бы одевалась небогато), ее, бледную, дрожащую от страха; его — в черном холщовом мешке, сквозь которого проглядывали два
серые глаза и губы, готовые раскрыться, чтобы произнести смертельный приговор.
Медленно выходит на тропинку громадный матерый
серый волк, глазища горят зеленым огнем, из полураскрытой пасти глядит кровавый
язык, облизывает он им губы красные в предвкушении добычи.
Все говорят одно и то же, пишут одним и тем же
языком, повторяют те же слова, пережевывают одни и те же
серые мысли.
Нырнет домовой, как солнце сядет, под жимолость, на помойке своей
серым катышком продернется, ан и тут обида: квартирант богоданный, музыкантская собачка Кларнет-Пистон, все как есть приест, — хоть мосол обглоданный после нее прохладным
языком оближи… На чердак вернется, — портки музыкантские на веревках удавленниками качаются, портянки, хочь и мытые, на лунном свете кадят-преют, никакая сирень не перебьет.